Для окончательно свободного и окончательно одинокого «экзистенциального» человека прощение — трудная работа. Трудная не только потому, что допускает лишь одну форму ответственности — перед самим собой, но и потому, что нередко оборачивается виной «прощателя». Эта вина становится единственной, пусть и мучительной основой его существования, источником почти невозможных слов о том, что прощение — и беда, и прельщение, и безумие, и наказание тела, и ложь, и правда, и преступление, и непрощение, в конце концов. Движимая трудной работой прощения проза Полины Барсковой доказывает этими почти невозможными словами, что прощение может быть претворено в последнюю доступную для «экзистенциального» человека форму искусства — искусства смотреть на людей в страшный исторический мелкоскоп и видеть их в огромном, спасающем приближении.
