«Интерес к творчеству художников-шестидесятников, возникший на волне перестройки в конце 1980-х — начале 1990-х годов, не ослабевает и поныне. Теперь многие шестидесятники, особенно те, что осмеливались когда-то открыто противостоять официальной идеологии, за что и были в свое время гонимы, воспринимаются уже классиками. Каждый музей рад предоставить им свой залы для выставок и заполучить их произведения в постоянную экспозицию. А когда-то, лет сорок-пятьдесят тому назад, это были в большинстве своем молодые люди, желавшие всего лишь обновления в искусстве — свободы слова, свободы творческого выражения, свободы выбора художественного языка, не зависимого оттого, что настойчиво внедрялось официальной идеологией. Их было много, они были разные и в искусстве и в литературе, и все, в сущности, хотели одного — одной правды, хотя понимали ее каждый по-своему. Одни видели эту правду в романтизированных образах молодых строителей, плотогонов, нефтяников, геологов, как им казалось, свободных от пут лжеидеологии, другие видели эту правду в почти открытом противостоянии официальной идеологии. Если первые почти без потерь пережили годы непризнания и даже гонения, то вторые должны были исчезнуть, уйти в подполье, в андеграунд, в замкнутые кружки и группы, в «квартирные выставки», в своего рода художественный «самиздат». Но, как и литературный, их знали, о них почти все, кто интересовался современным искусством, что-то слышали, что-то читали, узнавали от друзей, и не поэтому ли, как только слегка ослабли идеологические вожжи, толпы людей выстроились в огромные очереди к Дому культуры на ВДНХ, где — о чудо! — открыто разрешили показать художникам андеграунда свои произведения. И вот тогда мы впервые узнали имя художника Михаила Одноралова, смеялись и радовались его пальто с засунутой в карман неизменной бутылкой кефира, пальто как символ нашей общей жизни, нашего безбытийного быта. Теперь мы вспоминаем это пальто как, возможно, первую в советском искусстве инсталляцию и думаем, что из «Пальто Михаила Одноралова», как из гоголевской «Шинели» Акакия Акакиевича, вышло многое в российском искусстве советского и постсоветского периода. Это был тихий, скромный, но тем более мощный вызов советскому официозу. В дальнейшем мы с большим вниманием и интересом разглядывали опять-таки тихие и молчаливые натюрморты Михаила Одноралова. Многие из нас бредили в то время искусством Моранди, особенно после выставки этого итальянского мастера натюрморта в Музее изобразительного искусства в Москве. Нам казалось, что Михаил Одноралов, хотя и наш современник и изображает нашу жизнь, но родом оттуда, от Моранди, и уже поэтому был он нам особенно дорог. В нынешней России мало знают, как работал художник Одноралов в эмиграции. Теперь увидим. Увидим в Москве на выставке в Третьяковской галерее, увидим и в Петербурге на выставке в Русском музее. Это хорошо, это правильно! Мы рады возвращению художника Михаила Одноралова на Родину и желаем и ему и его выставке больших успехов». Лидия Иовлева, заместитель директора Третьяковской галереи»
