«Есть что-то поразительное у автора и делателя стихов. Я сказал бы, что тонкий нерв поэта, его мировоззрение буквально в пух и прах разносит всю стандартную и успокоенную «красоту» жизни. Ну, что, в самом деле, имея квартиры, детей, мужа, думать о сытном обеде, о тряпках, о развлечениях, планируя дни, недели и так далее? Русский поэт мог бы пойти далеко и бесславно, как многие другие. Все это было у Марины Клеймиц и всего этого не было. Мы познакомились осенью девяностого. Я — начинающий художник, она — уже зрелый поэт. Меня потрясли ее стихи — необычные, пугающие. Было в них что-то от того времени — боль, ненависть и тонкий лиризм. За окном надвигались события, Россия корчилась в своем тоталитаризме, в своем партаппаратном конце. А тут на Свечном читались стихи, пилось вино и громы небесные вились вокруг маленькой женщины, которая могла все предвидеть и все знать. Да, знать. Она знала, что свобода в России это анархия. Что демократы по-русски это воры. А тех, кто не пошел по русскому пути, убивают. И в жизни ее ждало мало и много. Много горя и мало счастья. Но стихи — это было ее. Она думала стихами, она, наверное, была больна стихами. Великая болезнь. Она растила сыновей Анатолия и Илью. И воспитала их правильно — в том духе, в котором поэт относится к своим лучшим стихам. Все было в ее жизни — и предательства, и отчаянье, и болезни. Помню ночные разговоры: «Марина, ты любишь меня? Ну, дай поспать хоть ночь!» «У друзей не бывает времени слушать стихи». И так всегда. Ну, что в ее жизни было? Стихи, стихи и еще раз стихи. А неприятности уходили прочь. Все было — и хлеб вместо обеда и вода вместо чая. Удивительные люди поэты. Нужда рождает стихи. Вневременье — отчаянную работоспособность. У Марины всегда была великая вера в свой талант. Это не многим дано. А только избранным. Избранная и она. (Борис Энгельгардт).»
